Председатель Росхимпрофсоюза Александр Ситнов — о хулиганстве, пользе программирования и жизненных поворотах

Биография Ситнов Александр Викторович Родился 13 апреля 1952 года в г. Москве. Образование высшее — в 1974 году окончил с отличием Московский институт инженеров железнодорожного транспорта (МИИТ), специальность — инженер-электромеханик. 1974–1976 гг. — служба в рядах Советской армии (лейтенант, старший лейтенант — командир взвода). 1976–1988 гг. — работа в НПО «Химавтоматика», инженер, старший инженер, ведущий инженер — системный программист лаборатории поддержания и развития автоматизированной системы управления химической отраслью (ОАСУ-ХИМ). С 1988 г. — руководитель пресс-центра Минхимпрома СССР, в 1991 году — ведущий специалист пресс-службы премьер-министра СССР. 1991–2000 гг. — заведующий лабораторией, заведующий отделом, заместитель директора, директор по информационной работе Научно-исследовательского института технико-экономических исследований в химической промышленности. Кандидат экономических наук. Профсоюзная деятельность: 1981–1986 гг. — председатель профбюро НИО-14. 1986–1988 гг. — член профкома НПО «Химавтоматика». С 1991 — года руководитель пресс-центра Росхимпрофсоюза, ответственный за выпуск, главный редактор «Информационного бюллетеня Росхимпрофсоюза». На освобожденной выборной профсоюзной работе с 2000 года — заместитель председателя Росхимпрофсоюза, с 2002 года по настоящее время — председатель Росхимпрофсоюза. Женат, два сына. Награжден профсоюзными, отраслевыми и государственными наградами. ОБЩЕСТВЕННОЕ ВОСПИТАНИЕ — Александр Викторович, какое событие из детства для вас самое яркое? Вот чтобы не думать, а сразу: раз — и вспомнилось? — Однажды, будучи школьником, я попросил отца в день рождения 13 апреля сводить меня в бассейн «Москва». Помните, он был под открытым небом. Ведь обычно что мне — пацану 10–11 лет — дарили мама и бабушка? Трусы-носки, мальчонка-то не очень одет-обут был. А тут — в бассейн! Пошли с отцом, а свободен был только спортивный сектор, и там глубоко. Поплыли, и я почти утонул, не рассчитав силы. А главное, так смешно: чувствую — тону, и крикнуть не получается, и непонятно, что делать. Вижу впереди затылок отца. На бортике тренер ходит со свистком, с секундомером, на других смотрит. Хорошо, что отец обернулся, как почувствовал что-то. А так бы я бесславно затонул в собственный день рождения. — Вы родились в Москве? — Да, я коренной москвич. Мама большую часть жизни проработала телефонисткой в «Московской правде», отец — токарь. Наша семья сначала жила в Сокольниках на Знаменской улице, потом на Фрунзенскую набережную переехали. По тем временам можно считать, что нам повезло: бабушка, дедушка, дядя, тетя, отец, мать, я и мой брат, младше меня на 10 лет, жили в двухкомнатной квартире. Мы вчетвером — в 13-метровой комнатке. Я, можно сказать, в большой степени плод общественного воспитания. Сначала ясли, потом ведомственный детский сад в Подмосковье — от издательства, где работала мама. Тогда был только один выходной день — воскресенье, а уже в понедельник рано утром в автобус, и нас, малышню, увозили с вещичками на неделю. А в субботу вечером привозили, родители забирали — помыть, постирать, погладить. И дальше воспитание было тоже общественное, летом деваться было некуда: родители работали. Так что — лето пионерское в ведомственном лагере, на две смены по 39 дней. Как правило, одни и те же ребята собирались, все друг друга знали. — Чем увлекались в школе — кружки какие-нибудь, спорт? Или вы были книжным мальчиком? — Увлекался всем понемножку, каких-то серьезных интересов не было. Боксом занимался, хорошо танцевал. Мы с пацанами ходили на танцы. А там уж все девчонки твои, когда ты умеешь танцевать! (Улыбается.) И не только шейки, твисты и прочее, но и классику. Помню, военную технику, проходящую после парада по набережной, фотографировал. А родителям ничего не оставалось, как отдавать деньги — на проявку фотопленки и печать снимков. А еще у нас дома был телевизор! КВН-49 с линзой, в которую наливали глицерин, по-моему. Маленький такой экранчик. Помню, что если какие-то фильмы детские показывали, то собиралась полная комната пацанов, все к нам. Редко у кого из моих дворовых друзей тогда, в конце 50-х, был дома телевизор. Бедновато люди все жили в те годы, тяжело. В школе я учился — мама дорогая! — тройки, двойки… Захотел бы — мог и четверку, мог и пятерку получить, но учиться было неинтересно. И парень я был вполне себе хулиганистый. Но меня особо не наказывали, отец предпочитал беседовать, разъяснять. Думаю: ну взял бы ремень, дал бы раз, ну и все! А он: «Ты понял, что можно, что нельзя?» Даже когда классе в четвертом меня из пионеров исключили. За то, что с друзьями заставлял пацанов «бычки» собирать, курили потом. — В четвертом классе?! — Да вообще-то я уже с семи лет... Ездили летом в деревню под Волоколамском, пацаны же там хулиганистые — научили, как курить. Конечно, родители не знали. Потом, когда мы уже постарше были, у кого-то и деньги отнимали, на сигареты… Так вот, исключили меня из пионеров, и ко мне из школы пришли из совета пионерской дружины: «Вы только его не бейте!» — говорили за моей спиной. Родители, конечно, были в шоке. Но даже тогда отец не поднял на меня руку. В пионерах меня, кстати, не восстановили, да я и не стремился. Кайф был только один: когда я в пионерлагерь приезжал и там начинались пионерские линейки, я сидел в сторонке, и так мне было классно! И так интересно: все стоят, салютуют, а я такой пацан, прямо Мишка Квакин! Как правило, один и в центре внимания. Кстати, класса с восьмого мама начала покупать мне сигареты. «Ты все равно приходишь с улицы, и от тебя пахнет куревом, — говорила она. — Ну что, “бычки”, что ли, и дальше будешь курить? Только давай так, чтобы я не видела и не наравне дома с отцом». — Честно говоря, вы меня очень удивили. Зная вас с профессиональной стороны, никогда бы не поверила, что в нежном возрасте этот человек «отжимал» деньги и учился кое-как. Что повлияло и когда? — Просто в десятом классе вдруг подумалось: а на что я дальше-то в жизни рассчитываю?.. Парень из класса позвал поехать с ним на день открытых дверей в какой-то институт. Приехали, походил, посмотрел — стало интересно. Человеком себя почувствовал, с нами ведь на «вы» там разговаривали. Думаю: это другая учеба. Посмотрел, подумал: альтернатива же есть. Можно, конечно, пойти в армию, а дальше, как отец, к станку. В школе практика была — в столярной и слесарной мастерской, навыки есть. Но я же вижу, как отец работает: с утра до ночи «передняя бабка», «задняя бабка»… И каждый раз ругается, что нормы все повышают и повышают, и все больше приходится вкалывать, чтобы ту же самую сдельную зарплату получить. Целый день стоит, ноги болят. А ничего другого в жизни не умеет… Я решил: надо учиться. И вдруг мне стало интересно, начал подтягиваться по разным предметам. Много читал, в математике начал с удовольствием соображать — интересно вроде! Мама нарадоваться не могла: я дома сижу, пишу, читаю. Окончил школу, аттестат дали: двоек нет, тройки, конечно, были. По русскому языку — четыре, а я до сих пор, по-моему, не знаю ни одного правила, но пишу грамотно. Читать начал, тоже интересно стало, но не школьное: «Война и мир», «Преступление и наказание», «Тарас Бульба» и прочая классика прошли мимо… Интерес к знаниям, к учебе проснулся где-то за полгода до окончания школы, и я сообщил маме, что дальше пойду учиться в институт. Нашел буклетики, которые нам с другом дали в институте, куда мы ходили на день открытых дверей, выбрал и факультет, и специальность, последние в списке. Электрификация железных дорог, специальность — энергоснабжение. Сдал три экзамена на девять баллов (три тройки) и, как ни странно, поступил в МИИТ — Московский институт инженеров железнодорожного транспорта. Как-то вскоре на улице встретил директора нашей школы: «Ситнов, а чего ты не в армии?» — «Я студент МИИТа». — «Кто — ты? В институт? Не смеши, ты же троечник!» Удивительная жизнь! Не только учительницу, но и себя я удивил. ДРУГАЯ ЖИЗНЬ — В институте, как я понимаю, вы к учебе относились уже по-другому? — Ну да, там же все по-взрослому, серьезно. И факультет на практике оказался одним из самых сложных в вузе. Было сложно, но было и интересно. В итоге за последние три года моей учебы, с 1972 по 1974 год, я стал единственным студентом, который на этом факультете окончил институт с красным дипломом. Я очень много занимался, по ночам сидел чуть ли не до утра. В этом приемник помогал, была такая музыкальная радиоволна — «Говорит Бухарест». Сидишь на кухне, музыка легкая, ничто не отвлекает. И до четырех утра мог работать. Но ведь и знания, которые я получал, были интересные и, главное, глубокие. Интересно мне было прямо с первого курса, а уже на третьем я вступил в студенческое научное общество, подрабатывал на кафедре, где мы, студенты, выполняли всю черновую работу для сотрудников, проводили замеры для их диссертаций, обсчитывали данные. И еще я получал как отличник повышенную стипендию — больше 40 рублей! Порой случались забавные истории. Помню, писали мы курсовую на кафедре электрических машин. Это уже курс третий-четвертый был. И у кого-то из сокурсников работа застопорилась. Преподаватель говорит: сейчас я вам покажу, — и не глядя достает из шкафа чью-то работу прежних лет. Открывает и читает вслух: «Сердечник трансформатора выбираем деревянный, потому что все равно никто этот проект читать не будет». Шутника, конечно, наказали крепко, долго ходил, чтобы пересдать. Тогда в институте первые ЭВМ появились. Интересно было работать с перфолентами, вводить информацию, обрабатывать по определенным алгоритмам, получать с матричного принтера распечатки — что-то почти космическое ощущал тогда от этой работы. И еще у меня была общественная работа — член комитета комсомола, ответственный за культмассовую работу. Каждый год МИИТ проводил фестиваль «Весна на факультетах». Театральные спектакли ставили — был такой Студенческий театр электрификации «СТЭФ»… Я ездил, договаривался, чтобы нам дали костюмы напрокат, чтобы сделали пригласительные билеты. Мне было это интересно, и на все хватало времени и сил, помню, что тогда я фактически жил в институте! Домой вечером прибежал, поел — и спать, а утром опять в институт. — Получается, свои первые деньги вы заработали еще в студенческие годы? — Нет, раньше. В конце 60-х у нас, пацанов, было круто и стильно гулять на улице с радиоприемниками. И у моего друга была «Спидола». Это же круто! Дефилируем со своей музыкой по улице! Или прикольно было: у двоих транзисторные приемники, настраиваем — и «стерео» играет. А еще — от бедра брюки-клеши тогда модно было носить, шили в ателье. Первые пацаны! Мне очень такой транзисторный приемник хотелось, но стоил он дорого, рублей под сто. Сказал о мечте этой в каком-то разговоре родителям, но прекрасно понимал, что таких денег в семье нет. А мама поговорила с начальником типографии в издательстве, и во время летних каникул я стал работать курьером в наборном цехе типографии «Московской правды». Там верстались газеты «Московская правда», «Московский комсомолец», журналы «Шахматная Москва», «Театральная Москва»… В общем, мотался с этажа на этаж по всему громадному полиграфическому комплексу так «по-взрослому», что домой привозили на дежурной машине ночью. Узнал, что такое работа и как даются деньги. Заработанных тогда 62 рублей хватило на транзисторный приемник под названием «Сувенир». Это была серьезная покупка для моей семьи, очень я гордился, что сам на нее заработал. Жили мы небогато, как я уже говорил. Каждая вещь ценилась, и я носил одежду и обувь очень аккуратно. Но по жизни всякое бывало… Помню, родители мне куртку купили — болоньевую, с подстежкой, внутри синтепон. Модная! Дорогая — 60 рублей! И я, надев эту куртку в первый же день, захотел попижонить на площадке в Лужниках, взял у друга мотоцикл прокатиться с ветерком да с пируэтами. И грохнулся! Все рукава порвал, лицо разбил. Куртку жалко было, перед родителями стыдно. Но голь на выдумку хитра: спороли карманы, нашили на дыры на рукавах. И еще долго носил! — Почему же, окончив институт с красным дипломом, вы не остались в аспирантуре? Звали же, наверное? — Я к тому времени уже больше двух лет отработал на кафедре, знал всю, скажем так, кухню. И очень мне не нравилась тамошняя атмосфера. Вроде все в науке одно дело дружно должны делать, а по факту выходили «пауки в банке». Может, это единичный случай, и мне просто не повезло с этой кафедрой. Но там работать, да и вообще в науке быть мне как-то расхотелось. И пошел по распределению служить в армию сразу после института. Призвали на два года. В институте была военная кафедра, так что служил я офицером. Направили меня в Баку, в железнодорожную часть. Мы строили очень большой железнодорожный узел, он до сих пор работает. В самом Баку бывал только зимой, когда нас вместе со всеми солдатами собирали в казарму, на учебные сборы. А от весны до глубокой осени — это время на трассе. Солдаты в палатках, сам живешь в щитовом домике офицерском. Что интересно, за годы службы окончил вечернюю партийную школу, тоже с отличием. При этом ни тогда, ни позже — никогда не был членом КПСС. ПРОГРАММИСТ, ЛЕКТОР, ИНФОРМАЦИОНЩИК — Где было первое место вашей работы? — Демобилизовался я в звании старшего лейтенанта, вернулся в Москву и следующие двенадцать лет проработал в Опытно-конструкторском бюро автоматики (ОКБА НПО «Химавтоматика»), где руководителем организации был Юрий Михайлович Лужков. Мне сильно повезло: приняли на работу в лабораторию системного программирования. Элитное подразделение! Там я прошел путь от простого до ведущего инженера. Кстати, первая и долгое время единственная в Советском Союзе IBM — большая машина, которую удалось приобрести благодаря нашему министру Леониду Аркадьевичу Костандову, — была в НПО «Химавтоматика». Юрий Михайлович понимал, что без автоматизации производства и в целом отрасли ничего не будет. Поэтому мы занимались системным программированием, строили и эксплуатировали автоматизированную систему управления химической промышленностью. Навешивали новые системные блоки, распечатывали информацию, анализировали, писали программы — с тем, чтобы это попадало в Минхимпром, Госплан и в отдел химии ЦК партии. А они там на основании всех этих расчетов сводили межпродуктовые и межотраслевые балансы. Потом у нас появились вычислительные машины не такие большие, как эти мощные IBM, а мини-ЭВМ, а потом и микро-ЭВМ. С молодых лет я объездил много стран (не будучи членом партии!). Посылали на конференции, где люди опытом делились, как использовать большие машины, какие объемы данных и как обрабатывать, какую технику для каких задач лучше покупать, где совершаются и в чем состоят ошибки при организации вычислительных процессов. Помню, был анекдотичный случай. Независимо от того, в какую страну едешь, тебя вызывают в министерство, в кадровую комиссию. А там сидят партийные отраслевые ветераны — еще те, кто, наверное, видел Ленина живым! И мне досталось. «Ты чего — специально не бреешься, не стрижешься? Что за вид стиляжный? Борода?» И поставили мне условие: подстричь волосы и сбрить бороду. Иначе, мол, в командировку за границу, в Англию, не пустим! А как я сбрею бороду? Меня ж мои дети даже ни разу без бороды не видели! А я хоть и молодой был, но уже нахальный по тем годам. И тут меня осенило! Я так по сторонам посмотрел — на стене портреты Маркса, Энгельса, Ленина. И говорю: «А вы вправду считаете, что мой внешний вид — это стиляжничество? Но я же стараюсь подражать лучшим из лучших людей, и считал всегда, что это пример для подражания». — «Кому?» — «Вот, наши классики — Маркс, Энгельс, Ленин. Я считаю, что это идеал для подражания, так должен выглядеть серьезный человек». Гробовая тишина целую минуту. Потом сказали, что на комиссии всякое видели, но такого «кренделя» — впервые. И меня выпустили… А потом появились персональные компьютеры! Еще восьмиразрядные — Robotron 1715. Первая партия — кому? А вот есть НПО «Химавтоматика» в Советском Союзе! И мы эти компьютеры осваивали, изучали. Доизучались до того, что я начал параллельно с работой по заданию руководства вести курсы в Институте повышения квалификации химической промышленности. Собирали со всей страны специалистов и управленцев разного уровня, и я им рассказывал о персональных компьютерах, истории их создания и совершенствования, учил слушателей с ними работать. — Проще говоря, учили чиновников компьютерной грамотности? — Мы работе на «Роботронах», например, обучили всех секретарей, советников и помощников «генеральского» третьего этажа, где располагались министр, заместители министра и так далее. Мне выделили помещение в министерстве, сделали учебный класс для занятий со слушателями курсов. Потом из других министерств начали нам людей на учебу посылать… Мне нравилось преподавать. Это развивало голову, память, речь, давало навыки коммуникации с разными по подготовке, по характеру, по возрасту людьми. К тому же преподавание было весьма неплохо и с финансовой точки зрения, ведь тогда у меня уже было двое детей, а зарплата в ОКБА не такая уж и высокая. Судите сами: преподавателю за час лекции выплачивали 5 рублей, а ведешь ведь два академических часа. И практические занятия — 4 рубля в час. Голос, конечно, садился. Микрофонов не было, приходилось сильно напрягаться, чтобы всем было слышно. Короче, сорвал голос этими занятиями. С тех пор голосовые связки — моя «ахиллесова пята». Но тогда мы с ребятами из нашей лаборатории были, как говорится, в шоколаде. Мы были в почете, нас многие в министерстве знали, в столовку идешь — в очереди пропускают: «Идите, вам некогда, вас же там ждут». И в глаза и за глаза министерские меня называли «учитель». Приятно было знания нести в массы. Весь этот опыт преподавательской деятельности мне потом пригодился в работе. Что еще из того периода жизни оказалось важным и нужным? Есть такой метод программирования — структурное программирование. Его каждый обязательно должен был освоить и часть программ написать именно так, хотя можно было и проще сделать. Я тысячу раз говорил судьбе спасибо, что стал системным программистом, и это осталось со мной с тех пор и на всю жизнь. Тогда часто бывало, что ночью вскакиваешь — и на кухню, хватаешь ручку и пишешь, пишешь, потому что приснилось, как надо наконец-то сделать в той или другой программе и получить нужный результат. Это такое классное ощущение, это творчество, хотя и ремесло тоже. Алгоритмы придумывались интересные тогда, и это умение, я думаю, помогает и теперь в жизни. — И в профсоюзной? — Когда мы съезд проводили, на следующий день я сажусь, беру лист бумаги и начинаю рисовать. Заходит Геннадий, заместитель: «Что ты тут делаешь?» — «Готовлюсь к следующему съезду». — «Он же через пять лет!..» Я это знаю, но очень хорошо знаю и то, что только так, задолго «до…» планируя свою деятельность, можно достичь желаемого результата. Если понимаешь, что ты хочешь получить, — цепочку выстрой: что нужно, чтобы этого достичь с наименьшими рисками, с меньшими затратами, быстрее и с меньшим количеством ошибок. Программирование для меня лично — огромное подспорье. Может быть, благодаря этому у меня и дальше как-то в жизни все складывалось более-менее грамотно и разумно. — Вы говорите, что в ОКБА проработали 12 лет. Потом ушли в профсоюзы? — Нет. Мне предложили возглавить пресс-центр Минхимпрома СССР. Тогда было решено издавать информационный бюллетень министерства. И нужно было проводить пресс-конференции, и еще куча других дел поручалась пресс-центру. Но вот беда — штат министерства утверждают сверху, и там не предусмотрено никакого пресс-центра. А как же? А вот есть такая организации НИИТЭХИМ (Научно-исследовательский институт технико-экономических исследований в химическом комплексе), там работают ребята мозговитые, кандидаты, доктора наук, экономисты, информационщики химической отрасли. В общем, занимаются экономикой и информацией тоже. И я стал «подснежником». По трудовой книжке — заведующим лабораторией научно-технических достижений, а лаборатория — это и есть пресс-центр министерства. В то время заведующего избирал трудовой коллектив. Я для них вообще был компьютерщик, у меня же литературного образования нет. А они все считались литературоведами, образование у них было соответствующее, стихи писали. Сложновато было войти в такой элитно-богемный, как они себя позиционировали, коллектив, но начальству министерства видней, сказали: «Ты иди туда на усиление, там бардак полный, чего-то они там распоясались, эти журналисты». Было, конечно, непросто. Но в итоге мы как-то притерлись, сработались. А потом наступили «веселые» времена. Ближе к 90-м годам — перестройка, гласность, Горбачев, развал СССР. В то время начала ломаться отраслевая система управления. Наше министерство объединили с другим в Миннефтехимпром. Помню, меня включили в группу сопровождения последнего съезда КПСС. Проинструктировали так: делегаты выступают на съезде — а вечером это уже в газетах должно быть. Выступают — нам тут же приходит подстрочник со стенограммой, надо править текст. Потом все куски сводят воедино, чтобы был выдержан единый стиль статьи. Мне попалось и выступление Горбачева. Ведь его слушать тогда было – заслушаешься! Такой простой парень, ставропольский, такая живая и образная речь, так приятно было слушать после «ходячих мертвецов», которые у нас были. И вот мне текста кусок дали, две страницы. Ноль логики вообще. Читаю — ни одна фраза не закончена, какие-то отрывки и куски. Думал, что только у меня. У соседа спрашиваю: «У тебя тоже Горбачев?» — «Да». — «А чего ты так бодро рисуешь там?» — «А тут иначе нельзя, сейчас другие куски принесут — рисуй. Как ты считаешь, что он имел в виду, так от себя и дописывай». Вот такая интересная работа случилась. Потом бюллетень Минхимпрома превратился в бюллетень Миннефтехимпрома. Кончилось тем, что там откровенно и делать-то было нечего с этим пресс-центром. Вернулся со своими сотрудниками в свой родной Институт экономики и информации. Меня поставили заведующим отделом научно-технической информации. Наступила пора реструктуризации, приходилось сокращать людей, которые проработали здесь не один десяток лет. Это была тоже школа жизни, когда напротив тебя — молодого и энергичного — сидят два сотрудника, по возрасту — пенсионеры. И ты должен их уволить. «Ты малый молодой, — мне директор говорит. — У тебя сердце покрепче». Какое — покрепче?! Я, можно сказать, вот там-то как раз и заработал седую бороду. Я не знал, как людям в глаза смотреть: ну нет денег на зарплату, министерство договоры не хочет открывать. А виноват я, потому что не обеспечил… Это было очень тяжело. ПРОФСОЮЗНОЕ И ЛИЧНОЕ — А помимо переустройства в организации — чем занимались? — Наследство в этой должности мне досталось интересное: были у меня в подчинении научная химическая библиотека на Бауманской и типография на улице Ибрагимова. В зоне моей ответственности — отраслевая выставочная деятельность в России и за рубежом, информационная и издательская деятельность. Дальше добавился маркетинг, надо было издавать и реализовывать свой журнал «Вестник химической промышленности». Стали появляться первые российские капиталисты и акционерные общества, и к нам начали обращаться за аналитикой рынка — уже за «живые» деньги. Какую-то часть финансирования давало государство. Потом прошло акционирование нашего института, на этапе которого я был избран председателем совета трудового коллектива, и за это было не стыдно. Довольно быстро я стал заместителем гендиректора по информационной работе. Но я всегда очень дружил с профсоюзом, еще когда в ОКБА работал. Начинал с того, что рисовал стенгазету — орган партийной, комсомольской и профсоюзной организаций. Потом меня избрали председателем профбюро (как цехком на предприятии), это неосвобожденная должность, и членом профкома НПО «Химавтоматика», где я занимался культурно-массовой работой. Поэтому, когда я перешел в НИИТЭХИМ, я уже был достаточно маститым профсоюзником. Знал, как протоколы надо писать, как проводить заседания, чтобы кворум был, и прочие организационные вещи. И я дружил с Валерием Николаевичем Станиным, тогда — председателем нашего профсоюза. Мне удалось его убедить начать выпуск периодического издания «Информационный бюллетень Росхимпрофсоюза» раз в месяц, потому что информации на местах не хватало. Я руководил типографией института, там можно было печатать тираж и рассылать по регионам. Я сказал: «Отвечаю за то, что здесь будет напечатано. Это должно быть интересно и полезно людям. Но требование одно: ни копейки денег вы с них за бюллетень не берете. Издание вы оплачиваете нашей организации, а если найдете другую типографию, я готов формировать блок информации, делать оригинал-макет и отдавать, куда вы считаете нужным». Мы договорились и стали с января 1991 года издавать ежемесячный информационный бюллетень Росхимпрофсоюза. Который замечательным образом издается и сегодня, так же каждый месяц. — Но это сотрудничество с профсоюзом, а не работа в нем. Когда и как вы стали профсоюзным руководителем? — С профсоюзом я работал на общественных началах, ни копейки за это не получал, мне было интересно. Общественная нагрузка была: ответственный за выпуск бюллетеня и руководитель пресс-службы Росхимпрофсоюза. Но «по дороге в профсоюз» были в жизни повороты. Например, получил приглашение и даже целый месяц успел потрудиться ведущим специалистом в пресс-службе премьер-министра СССР товарища Павлова. А тут — ГКЧП, и я написал заявление об уходе, вернулся обратно в свой институт. А потом — 2000 год, и с Валерием Николаевичем Станиным мы поговорили, что было бы неплохо и правильно пригласить меня на работу в профсоюз его заместителем. Эта возможность поменять через 12 лет место работы и вид деятельности мне показалась и разумной, и по душе. Дело было накануне съезда. Он позвонил мне вечером после пленума и сказал, что его участники — делегаты съезда мою кандидатуру поддержали. Ровно в 10 утра я приехал в Измайлово на съезд. Приезжаю туда, смотрю — что-то не то. В чем дело? Беда, горе: Станин умер под утро, председатель… Но съезд провели, меня избрали заместителем председателя Росхимпрофсоюза, а еще один избранный заместитель председателя стал исполняющим обязанности руководителя. По ряду причин уже через пару лет пришлось его заменить. Тогда в профсоюзе началась настоящая предвыборная гонка — десять человек на председательское место! Одного убрали с дистанции сразу — оказался не членом профсоюза. Но девять человек ноздря в ноздрю шли ко дню выборов. Все было по-взрослому. Ездили по регионам, агитировали народ, даже в газете «Труд» про меня разгромную статью опубликовали. Но во втором туре я одержал победу, а после этого через три года — очередной отчетно-выборный съезд. Там уже ни у кого сомнений не было. Так до сих пор и работаю председателем. — Ну а хобби какое-то имеется? Увлечение? — Да нет. И хобби нет, и увлечений нет. Нет ни времени на это, да и желания тоже не возникает чем-то заниматься дополнительно. Работа интересная, и больше ничего не надо. Когда получается то, что задумываем, — получаешь все сто удовольствий сразу. Из того, что интересует, — парфюмерия и хороший, интересный по вкусовым качествам алкоголь. Мне это интересно. Поскольку с Бахусом дружбы у меня нет, и тяги к этому нет абсолютно никакой, то что-то вкусненькое, интересное обязательно надо попробовать. Хороший алкоголь — это определенное гастрономическое увлечение, и старшему сыну это передалось. — С дегустационным подходом? — Ну да. Двадцать миллилитров в лучшем случае — и не более того. Вообще я по жизни нюхач и действительно слышу запахи очень многие, а уж парфюмерные тем более понимаю. Так же и с вкусовыми рецепторами, с алкоголем. — Александр Викторович, вы председатель Росхимпрофсоюза, заместитель председателя партии «Союз Труда»… На себя-то время остается? На отдых с семьей, например? — Я много задолжал своей семье за все эти годы, у меня и здесь несколько отпусков не догуляны. Наша кадровая служба насчитала мне 188 не отгулянных дней. Да, я брал, оформлял отпуск — и… оставался работать. В прежней жизни у меня такая же история была, я как-то не отдыхал. Болезнь такая — трудоголик, не лечится. И я семье, детям и теперь уж и внуку пытаюсь хоть как-то иногда что-то выкроить. Но на третий день отдыха уже волком воешь, надо на работу — что там на работе творится? Ведь работа — это своего рода наркотик. Когда привыкаешь быть руководителем, ну не получается какой-то отдых... Это просто психология такая.