С мечтой о счастливой стране

Биография Шмаков Михаил Викторович родился 12 августа 1949 года в Москве. В 1972 г. окончил Московское высшее техническое училище им. Н.Э. Баумана по специальности «инженер-механик». Служил в частях РВСН. 1972–1986 гг. — работа на московских предприятиях оборонной промышленности. 1986 г. — избран председателем Московского городского комитета профсоюза рабочих оборонной промышленности. В 1987 г. получил второе высшее образование — экономическое. 1988–1990 гг. — председатель бюро ЦК профсоюза рабочих оборонной промышленности по руководству профсоюзными организациями г. Москвы. 1990 г. — избран председателем Московского городского совета профсоюзов. В том же году на учредительной конференции Московской федерации профсоюзов был избран ее первым председателем. 1993 г. — избран председателем ФНПР. В 1996, 2001, 2006, 2011, 2015 и 2019 годах переизбран на эту должность и по настоящее время возглавляет ФНПР — крупнейшее профсоюзное объединение страны. Является координатором профсоюзной стороны Российской трехсторонней комиссии по регулированию социально-трудовых отношений (с 1993 г.). Избран президентом Всеобщей конфедерации профсоюзов (с 2004 г.), членом Исполнительного бюро и Генерального совета Международной конфедерации профсоюзов (с 2006 г.). 2005–2007 гг. — член Общественной палаты РФ первого созыва. Вице-президент Всеевропейского регионального совета профсоюзов Международной конфедерации профсоюзов (ВЕРС-МКП). С 2007 по 2015 г. в течение двух сроков избирался президентом ВЕРС. 2010 г. — избран членом Административного совета Международной организации труда. До этого в течение десяти лет (1993–2003 гг.) избирался членом Административного совета МОТ. Состоит членом: Президиума независимой организации «Гражданское общество», Национального гражданского комитета по взаимодействию с правоохранительными, законодательными и судебными органами, правления Вольного экономического общества России, Международного союза экономистов, Президиума и Совета Всемирного русского народного собора. Является президентом Института профсоюзного движения Академии труда и социальных отношений, председателем Совета попечителей данной Академии, ее почетным профессором. Почетный доктор и председатель Совета попечителей Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов. Автор многочисленных публикаций по вопросам социально-трудовых отношений, социальной политики, теории и практики рабочего и профсоюзного движения. В частности, автор таких книг, как «Без борьбы нет победы» (2009 г.), «За достойный труд» (2011 г.), «Бороться и побеждать» (2013 г.). Отмечен государственными наградами: орденом «Знак Почета», орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени, орденом «За заслуги перед Отечеством» III степени, орденом «За заслуги перед Отечеством» II степени, орденом Дружбы; медалью «В память 850-летия Москвы». Кавалер Золотого почетного знака «Общественное признание»; лауреат международной премии «Персона года — 2009» и многих общественных наград. КАК СДЕЛАТЬ РАКЕТУ — Михаил Викторович, по первому образованию вы — инженер-механик. Это был ваш личный выбор или семейная традиция? — Мой отец был инженером. Он окончил институт в 1940 году и после года работы, в июне 1941-го, ушел на фронт и воевал до самой Победы. А потом всю жизнь трудился на разных инженерных должностях, вплоть до главного инженера своего предприятия. Мама после войны некоторое время работала в метро, но главным ее призванием стал Государственный исторический музей на Красной площади столицы. Сначала она работала научным сотрудником, а последние лет двадцать — заведующей отделом архитектурной графики. Помню, когда сына не с кем было оставить дома, мама брала меня с собой на работу. В музее маленького мальчика все опекали, рассказывали и показывали все, разрешали садиться на экспонаты. В детстве я исследовал все запасники Государственного исторического музея: сидел в царских каретах, фехтовал на раритетных музейных шпагах… (Улыбается.) Так что у меня была возможность выбора между техническим и гуманитарным будущим. А родители ни на чем не настаивали. — Где в те годы жила ваша семья? — Был такой московский район под названием Бабий городок, за Якиманкой, напротив парка имени Горького. Еще до революции 1917 года мои бабушка и дедушка с четырьмя детьми сняли для семьи отдельную квартиру недалеко от фабрики, где работал мой дед. В этой квартире они прожили всю жизнь, количество детей прибавлялось. А когда их стало 10, моя бабушка стала одной из первых получивших в СССР звание «Мать-героиня». Но не стоит заблуждаться на тот счет, что в центре Москвы тогда было, говоря языком современным, элитное жилье. В нашей квартире было печное отопление, из удобств — холодная вода и канализация. Газ появился позже. Мы заготавливали дрова, уголь — были такие рыночки, где все это продавалось. Конечно, на санках по снегу возить не приходилось — нужно было купить, нанять машину, а дома сложить в сарай. Такая вот обычная подготовка к зиме — с колкой дров, которыми разжигали печь, а топили уже углем. При всем этом жили нормальной московской жизнью, в московском дворе и в отдельной, пусть и плотно заселенной, квартире. — Когда вы впервые поняли, что вас увлекает именно техника? — Меня тянуло к технике всегда. Я пошел в школу в 1956 году, и в мои школьные годы вся страна, ну уж мальчишки — точно, грезила полетами в космос на другие планеты. Да, все дети любят игрушки. Как известно, «мишка плюшевый снаружи — интересно, что внутри?». Но это про кукол, а техника — другое! Я всегда считал ее гораздо интереснее. И не важно, это автомобиль или что-то еще — например, найденные по случаю старые часы. Мне всегда хотелось их разобрать, собрать и снова запустить в действие. Ну и, конечно же, сделать ракету. — Ракета — дело серьезное… — А я вам сейчас расскажу о технологии изготовления (улыбается). Неподалеку от нашего дома был завод, выпускающий конденсаторы, в которых, как известно, есть алюминиевая фольга. Мы, мальчишки, потихоньку перелезали через забор и отыскивали старые конденсаторы на заводской свалке. Разбирали, вынимали фольгу. После чего надо было купить целлулоидную расческу или найти горючую киноленту (ее скручивали в трубочку) и завернуть приобретение в фольгу. Затем мы вылепляли стабилизаторы, заостряли нос — и получалась ракета! Оставалось поджечь — и она летела! — Каким-либо видом спорта вы тогда серьезно занимались? — Ну а как же! Все было так, как и у всех других мальчишек. В секцию бокса ходил довольно долго, года два. Боксировал нормально. Это помогает, закаляет характер. Были лыжи и баскетбол. Но без особых спортивных карьерных достижений. Просто для себя, для класса, для школы, для самоутверждения во дворе. — А дома? Родители воспитывали строго? — Строго не строго, но нормально воспитывали, так, как и положено. Каких-то жестких домашних обязанностей не было. Иногда получал ремнем от отца. Считаю, что мало. Поскольку лени осталось много. Но ведь, в принципе, лень — двигатель человеческого прогресса. Она столько лет подвигает людей на изобретение различных механизмов и способов, чтобы облегчить свою жизнь… В ВИХРЕ ЭКСПЕРИМЕНТА — В школе вы хорошо учились? — Прилично. Круглым отличником не был, были и четверки, и пятерки. Но географию, например, знал очень хорошо — побеждал на городских олимпиадах, впрочем, как и на олимпиадах по математике и физике. Это были три основных направления. Интересно, что время, когда я учился, было периодом различных экспериментов, в том числе в образовании. Благодаря этому я успел поучиться сначала в обычной десятилетке, затем школа перешла на одиннадцатилетнее обучение. Но потом приняли решение, что, мол, столько людей со средним образованием стране не надо. И окончил я уже школу-восьмилетку. При этом начали появляться и другие, экспериментальные школы. Помню, когда я получил аттестат об окончании 8 классов, моя учительница математики сказала: «Миша, в Москве открылась школа — чисто математическая. Ты давай иди туда, советую». Я прислушался к ее словам и пошел. Надо было сдавать экзамены, и я их сдал, став учеником 9 «Е» класса. Кстати, эта школа — № 2 при МГУ им. Ломоносова — работает и сейчас. Она находится неподалеку от Дворца труда — на Ленинском проспекте, за универмагом «Москва». И сегодня считается одной из лучших математических школ как в городе, так и в целом по стране. — В чем было отличие от традиционного обучения? — Понимаете, организация образования была на уровне вузовской. Проводились лекции и семинары, а математика давалась в объеме примерно 1 курса вуза. И поскольку мы были связаны с математическим факультетом МГУ, оттуда были и наши преподаватели. Даже обязательная для старшеклассников профессиональная подготовка была иной. У нас, к примеру, была специальность «монтажник электронно-вычислительных машин». Очень модная специальность в то время! Надо было паять платы, вставлять в машину, отлаживать и так далее. Для будущего такие навыки мне дали очень многое, между прочим. В школе формировались и совершенно другие, не школьные отношения между ребятами. Более серьезные, цельные. — Как-то сразу представляется целый класс серьезных юношей и девушек, которые думают лишь об образовании и других интересов не имеют… — А вот это вы зря. Именно в этой школе я, например, научился играть в преферанс. И между прочим — достаточно хорошо. Мы убегали с уроков. В подвале школы был оборудован чулан, где играли подготовленные, особо одаренные в этой области люди. И я до сих пор считаю: преферанс — хорошая игра, особенно для развития навыков комбинаторики. Потом, уже в институте, был бридж, но он так не зацепил. Было уже не до того. — Играли на деньги? — А как же, конечно. — А деньги откуда? — Как откуда?! Выиграл — вот и деньги. Деньги — они всегда находятся, это такая мелочь. Помню, в младших классах мы с мальчишками умудрялись доставать их фактически из воздуха. Вернее — из воды. В те годы в Москву уже приезжало немало иностранцев, и появилась мода бросать мелочь в фонтан — «чтобы вернуться». Фонтан парка Горького исключением не был. В него-то мы и залезали за деньгами на мороженое. Помню, я страшно обрадовался денежной реформе 1961 года. Вот, к примеру, до реформы эскимо стоило 1 рубль 10 копеек. И приходилось неоднократно вычерпывать мелочь из фонтана, чтобы набрать нужную сумму. А после реформы за один раз можно было вытащить денег сразу на две порции мороженого! Что такое 11 копеек? Ведь, в отличие от денег бумажных, медные свой номинал после реформы сохранили. Как же это было здорово! ЖИЗНЬ ДО… — Думаю, не ошибусь, если скажу, что по окончании школы выбор профессии был очевиден. — Да, мне нравилось инженерное дело, оставалось определиться с вузом. И получилось так, что вступительные экзамены тем летом, когда было сразу два выпуска из школ — 10-е и 11-е классы, — я сдавал трижды. Сначала подал документы в МФТИ (Московский физико-технический институт). Пару экзаменов сдал — чувствую, что оценки не очень, а проходной балл, естественно, высокий… Не дожидаясь окончания экзаменов, забрал документы и успел подать их на поступление в МИФИ (Московский инженерно-физический институт), занимающийся подготовкой специалистов для атомной промышленности. Но получил тройку по русскому языку и поэтому не прошел по конкурсу. Главное — профильные предметы, математику и физику, сдал нормально, а непрофильный подвел! Но все-таки успел стать абитуриентом уже третьего вуза — МВТУ им. Баумана, где вступительные экзамены проводились позднее. Тут уже все прошло отлично, я был зачислен в институт на факультет энергомашиностроения по специальности «Холодильные компрессорные машины и пневмоавтоматика»… И вдруг приходит письмо из МИФИ, что меня тоже готовы принять на первый курс. Я поблагодарил в ответ, но возвращаться не стал. И нисколько не жалею. МВТУ (ныне МГТУ) — лучшая инженерная школа в России. Одна из лучших в мире. К тому же именно в этом вузе учились многие мои родственники старшего поколения. — Наверное, и в профсоюз вы впервые вступили там же, в Бауманке? — Конечно. Помню, уже на второй неделе учебы к нам в аудиторию приходит представитель профкома, раздает бланки и говорит: «Всем писать заявление о вступлении в профсоюз». Мы дисциплинированно написали. Это было в 1966 году. Членом профкома я не был, но с удовольствием включился в общественную деятельность. Например, активно участвовал в самодеятельности. У нас был модный тогда вокально-инструментальный ансамбль, где я был техническим директором. Отвечал за звук и свет, за микрофоны, чтобы те, кто играет и поет, могли играть и петь. Кроме того мы, вместе с комсомолом, организовывали летние студенческие отряды. В первый год ездили на стройки в Казахстан. Потом — с концертами на БАМ, на строительство Байкало-Амурской магистрали. Еще пару лет подряд — в Норильск. А потом строили автозавод — АЗЛК. К тому моменту я уже несколько лет был бригадиром отряда. — По окончании института, скорее всего, пришлось отслужить в рядах Советской Армии? — В институте была военная кафедра, и по окончании мы получали офицерское звание лейтенанта запаса. К тому же в то время не всех выпускников сразу брали в армию. Так было и в моем случае — я сразу пошел работать. Но потом отслужить все равно пришлось. — Где служили? — В Литве. Я был в подразделении пуска стратегических ракет: дежурство на командном пункте, дежурство за пультом — на условную кнопку нажимал. К тому моменту я уже успел поработать по специальности, и сначала мне было жаль, что пришлось оторваться от любимой работы на целых два года. Но это только сначала. Позже я понял, что это необходимый элемент в воспитании мужчины. Первый год я служил более вольготно, а потом назначили меня командиром, начальником отделения. Вот это была практика! Я вернулся из армии с седыми висками. Ведь это не так просто, когда у тебя в подчинении 18 солдат и сержантов, три прапорщика, два офицера и 23 единицы техники! Там же ни дня без происшествий: кто-то убежал, кто-то напился, какой-нибудь механизм не работает... И за все отвечает командир. Были и забавные ситуации. Помню, приходит ко мне один солдатик и говорит: «Товарищ старший лейтенант, я изобрел вечный двигатель». Отвечаю: «Вечный двигатель невозможен». Парнишка не поверил, все твердил: «Я соберу схему, я вам докажу!» Ему было интересно со мной это обсуждать, ведь я был не строевым офицером, а лейтенантом с высшим техническим образованием. Не буду вдаваться в технические подробности, но схема, конечно же, не заработала. Парень расстроился, а мне было приятно, что человек увлечен, много читает, что он думающий, а не просто так. — Но вернемся к вашему первому месту работы. — После института меня приняли на работу в Центральный научно-исследовательский институт автоматики и гидравлики. Я сразу попал на начало испытаний ракетного комплекса «Точка». И вся моя последующая профессиональная жизнь была связана с командировками, поскольку я был инженером-испытателем. Могу сказать, что с моим участием комплекс был сдан на вооружение, и я имею орден за создание этой ракетной системы. В лаборатории НИИ, куда я поступил на работу, было правило: каждого нового сотрудника первым делом избирали председателем профсоюзной ячейки. Что это значит? Во-первых, собирать профвзносы в день зарплаты, заполнять ведомости, собирать подписи… (Сейчас уже все, конечно, забыли такой принцип финансовой работы профсоюзов.) А потом во все профбилеты клеить профсоюзные марки. Поверьте, это так тренирует язык! Надо было лизнуть каждую марку и приклеить. А если билетов 20, 30, 40?! Но вскоре пришли новые молодые специалисты, и я передал эстафету. В Центральном научно-исследовательском институте, за вычетом двух лет армейской службы, я проработал с 1972 по 1986 год. А почетным его сотрудником являюсь до сих пор. То есть по четным дням я сотрудник ЦНИИАГ, а по нечетным — руковожу профсоюзами. (Улыбается.) ПОД ГРИФОМ «УНИЧТОЖИТЬ» — В середине 1980-х годов ваша профессиональная судьба резко изменилась. И основной стала профсоюзная деятельность. Перемены порадовали? — Честно говоря, я готовился стать главным инженером нашего предприятия, на смену уходящему на пенсию коллеге. Но, увы, судьба распорядилась иначе. Как вы помните, в 1986 году началась перестройка. Тогда же первым секретарем Московского горкома партии был назначен Борис Ельцин. Его лозунги были просты: кадры засиделись, их надо менять. Начались гонения, в большинстве случаев необоснованные, на всех руководителей, прежде всего партийных, поскольку это была его вотчина. Судьба многих сложилась трагично. Первый секретарь Кунцевского райкома партии, к примеру, покончил жизнь самоубийством — шагнул в шахту лифта недостроенного дома. Словом, начались чистки. Далее товарищ Ельцин перешел к профсоюзам. Убрал председателя Московского городского совета профсоюзов (МГСПС), на смену которому был выдвинут директор Московского завода автоматических линий Владимир Щербаков. Из прежних 25 председателей городских комитетов разных отраслевых профсоюзов остался только один. Все остальные были уволены по компрометирующим обстоятельствам. Хотя говорить о каком-то реальном компромате оснований не было. Понадобился новый председатель и для горкома профсоюза работников оборонной промышленности. Выбор пал на меня. Мне просто сказали: послезавтра выборы в горком профсоюза, придешь туда — тебя изберут. Я говорил, что не хочу, даже ходил на прием к Ельцину отказываться. Но дошел лишь до его помощника, который предложил изложить отказ на бумаге. Потом мне позвонили и поставили перед фактом, что других вариантов, кроме как возглавить горком, у меня нет. Так я и перешел на работу в профсоюз. — Трудно было руководить крупной профорганизацией в те смутные времена? — Трудно было видеть, как с развитием перестройки рушится вся система работы профсоюзов. Фактически руками Михаила Горбачева был разгромлен ВЦСПС. Он счел, что профсоюзы слишком сильны. Ведь они имеют членскую базу, организационную структуру, свое финансирование от членских взносов и профсоюзной собственности. Они независимы от государства, значит, могут стать серьезной помехой в деле задуманных Михаилом Сергеевичем преобразований. И даже перехватить власть. Горбачев критиковал ВЦСПС: мол, танцует польку-бабочку с хозяйственными руководителями. Нужно было ослабить структуру в целом, разрушить централизацию, ведь было понятно, что первички друг с другом никогда не договорятся. Я не буду углубляться в исторические перипетии того времени. Скажу лишь, что добиться децентрализации в профсреде и развала ВЦСПС удалось. В 1990 году была создана Всеобщая конфедерация профсоюзов, которую возглавил бывший председатель Московского городского совета профсоюзов Владимир Щербаков. — А вы были избраны главой московских профсоюзов. — Да. Но было непросто. Была борьба, были выборы — все как положено в демократическом обществе: с альтернативными кандидатами, с программами. Нас, кандидатов, было четверо. Каждый рекламировал себя и старался утопить других — нормальные выборы. И мне пришлось в этой борьбе победить. Ввязаться и победить. Так я стал председателем МГСПС, в том же году преобразованного на конференции в Московскую федерацию профсоюзов. — На ваших глазах проходило становление Федерации независимых профсоюзов России, которую вы возглавили в 1993 году. Как это было? — Это отдельный сюжет. После создания ФНПР в 1990 году ее председателем был избран Игорь Евгеньевич Клочков. Федерация независимых профсоюзов России начала действовать. Но могу сказать: ни мне, ни ряду других руководителей, прежде всего крупных региональных профобъединений страны, не нравилась политика руководства ФНПР в тот период. Мы критиковали и политику, и действия. Они были в старом стиле, в первую очередь по отношению к тем переменам, которые происходили в стране. Мы были в некоторой конфронтации, но, не поддерживая определенные решения, подчинялись как членские организации. Опять же не буду подробно описывать события в России в начале 1990-х годов, они известны. Скажу лишь, что разногласия между руководством ФНПР и рядом крупных профобъединений и профсоюзов достигли точки кипения. Дело в том, что действия главы федерации, поддерживавшего оппозицию политике руководства страны, олицетворяемую Верховным Советом, фактически привели к угрозе полного запрета деятельности ФНПР указом президента Бориса Ельцина. Тогда мы, руководители крупных профсоюзных структур, пришли к Игорю Евгеньевичу с требованием об отставке. И он принял такое решение. А по итогам состоявшегося сразу же заседания Совета ФНПР исполнение обязанностей председателя федерации возложили на меня. И назначили проведение съезда на октябрь. — После этого давление на федерацию прекратилось? — Давление было мощное. Угроза запрета деятельности ФНПР нарастала. Поэтому пришлось идти, скажем так, по верхам. Попасть на прием к президенту в сложившейся ситуации не представлялось возможным. Так что я встретился с премьер-министром Виктором Черномырдиным. Наша беседа длилась два часа. Я говорил, что если указ о запрете деятельности ФНПР будет подписан, то это будет большой ошибкой. А такой указ уже готовился! Но мне удалось убедить Виктора Степановича. Он сказал: «Хорошо, я буду говорить с президентом». Тогда я пригласил его на наш предстоящий съезд ФНПР. Он пообещал прислать своего заместителя. И действительно, приехал Владимир Шумейко. Было очень символично, что на съезде профсоюзов присутствует вице-премьер. Это был ощутимый шаг к сотрудничеству. Ну, а дальше вы знаете. Мы провели съезд, где приняли новые Программу и Устав федерации. Тогда же меня избрали председателем ФНПР, которой я с тех пор и руковожу. НАКАНУНЕ ЮБИЛЕЯ — Какие основные результаты деятельности ФНПР вы бы отметили накануне тридцатилетия федерации? — В 1996 году был принят Закон о профсоюзах и гарантиях их деятельности, в 2002 году — Трудовой кодекс, и нам удалось добиться, чтобы в его основу легла именно профсоюзная концепция. Хотя сторона правительства предлагала свою. В итоге получилось законодательство, которое не нравится всем сторонам социального партнерства: ни профсоюзам, ни работодателям, ни правительству. Но я считаю, что именно поэтому получился действительно качественный документ, так как он не может удовлетворить только какую-то одну из сторон. — Что еще? — За минувшие годы был укреплен авторитет профсоюзов как в России, так и на международной арене. Был налажен диалог каждого отраслевого профсоюза, входящего в ФНПР, со своими работодателями и отраслевыми министерствами. Была отработана и развита система социального партнерства в стране, что я считаю самым главным, основным достижением. Создана и эффективно работает Российская трехсторонняя комиссия. Раз в три года заключается Генеральное соглашение, и сейчас мы приступили к обсуждению нового документа. В рамках РТК нам удается решать многие возникающие проблемные вопросы. Например, одной из острых тем на современном этапе стал общенациональный план выхода из экономического кризиса, подготовкой которого занималось Министерство экономического развития. Нам говорили: план есть, но мы его никому не покажем, потому что он для служебного пользования. Так зачем он нужен, такой план?! Значит, его нет. И мы смогли добиться, чтобы документ был доступен для обсуждения, для доработки, вообще для критики, для анализа. — Это вы говорите об уровне федеральном. А в регионах? — Сейчас трехсторонние комиссии работают в каждом регионе. Где-то эффективнее, где-то менее эффективно — это вопрос совершенствования. Но они есть. На региональном уровне заключаются региональные и отраслевые соглашения. А в последние пять лет мы продвигаем развитие трехстороннего сотрудничества на муниципальный уровень. Согласно принятым поправкам к Конституции муниципалитеты включены в общую вертикаль власти, укрупняются, значит, развитие соцпартнерства на этих территориях просто необходимо. — Чего, по вашему мнению, предстоит достичь? — Нам пока не удалось на фоне централизации управления экономикой вернуть централизацию в деятельность отраслевых профсоюзов. Эти рудименты и ошибки прошлого 30–35-летней давности сегодня ослабляют деятельность каждой организации. Поэтому на съездах ФНПР, на съездах отраслевых профсоюзов вносятся соответствующие изменения в уставы. Я считаю, что каждый отраслевой профсоюз должен быть централизованной структурой. Ведь человек на любом заводе, на любом предприятии и в учреждении вступает не в первичную профорганизацию — она только часть общей структуры. Человек вступает в профсоюз. Первичная профорганизация может иметь свое мнение в отношении тех или иных решений, добиваться их изменения. Но если это решение принято всем профсоюзом, то оно должно выполняться неукоснительно. За тридцать лет нам не удалось этого добиться, но это необходимо. Иначе под угрозой окажется все профсоюзное движение. И конечно, объединения, федерации профсоюзов должны быть демократическими структурами. И СНОВА О ЛИЧНОМ — Михаил Викторович, поскольку это интервью носит более личный, нежели профессиональный характер, завершить его хочется и вопросами на личные темы. Я понимаю, что профсоюзная деятельность давно стала вашим главным интересом, главным занятием в жизни… И все же — чем вы любите заниматься в свободное от работы время? — К сожалению, такового у меня практически нет. Но я очень люблю охоту. Правда, все мои охотничьи ружья пылятся в бездействии вот уже лет пять. Не удается выбраться, не получается пока. Мне нравится и экстрим, причем не где-то за рубежом, а именно на российской земле. В моем варианте — это гонки на внедорожниках по труднопроходимым местам — офф-роуд ралли. Когда собирается большая компания единомышленников, выезжает в определенный регион и проводит соревнования. Но, к сожалению, тоже давно не приходилось этого делать. Вот такие у меня увлечения. — А чего бы еще хотелось достичь в жизни? — Здесь все просто. Я хочу жить в счастливой своей стране в окружении счастливых людей. Это моя мечта.